Неточные совпадения
Вообще это газетки группы интеллигентов, которые, хотя и понимают, что
страна безграмотных мужиков нуждается
в реформах, а не
в революции, возможной только как «бунт, безжалостный и беспощадный», каким были все «политические движения русского народа», изображенные Даниилом Мордовцевым и другими народолюбцами, книги которых он читал
в юности, но, понимая, не умеют
говорить об этом просто, ясно, убедительно.
Он все топтался на одном месте,
говорил о француженках, которые отказываются родить детей, о Zweikindersystem
в Германии, о неомальтузианстве среди немецких социал-демократов; все это он считал признаком, что
в странах высокой технической культуры инстинкт материнства исчезает.
В стране началось культурное оживление, зажглись яркие огни новой поэзии, прозы… наконец — живопись! — раздраженно
говорила Варвара, причесываясь, морщась от боли,
в ее раздражении было что-то очень глупое.
— Да, Клим, —
говорила она. — Я не могу жить
в стране, где все помешались на политике и никто не хочет честно работать.
— Вас, юристов, эти вопросы не так задевают, как нас, инженеров. Грубо
говоря — вы охраняете права тех, кто грабит и кого грабят, не изменяя установленных отношений. Наше дело — строить, обогащать
страну рудой, топливом, технически вооружать ее.
В деле призвания варягов мы лучше купца знаем, какой варяг полезней
стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б дали денег нам, мы могли бы обойтись и без варягов.
Он представил себя богатым, живущим где-то
в маленькой уютной
стране, может быть,
в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности
говорить обо всем и так много, как это принято
в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
— «Если,
говорит,
в столице, где размещен корпус гвардии, существует департамент полиции и еще многое такое, — оказалось возможным шестинедельное существование революционного совета рабочих депутатов, если возможны
в Москве баррикады, во флоте — восстания и по всей
стране — дьявольский кавардак, так все это надобно понимать как репетицию революции…»
—
Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная
страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «
В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то
в этом роде.
— Женщины,
говорит, должны принимать участие
в жизни
страны как хозяйки, а не как революционерки. Русские бабы обязаны быть особенно консервативными, потому что
в России мужчина — фантазер, мечтатель.
Пожалуй; но ведь это выйдет вот что: «Англия
страна дикая, населена варварами, которые питаются полусырым мясом, запивая его спиртом;
говорят гортанными звуками; осенью и зимой скитаются по полям и лесам, а летом собираются
в кучу; они угрюмы, молчаливы, мало сообщительны.
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (
в книге своей «Отрывки о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим,
говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих
стран, где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять лет назад!
В низовьях Такема разбивается на три рукава. Они все впадают
в длинную заводь, которая тянется вдоль берега моря и отделена от него песчаным валом. Раньше устье Такемы было
в 12 км от моря, там, где долина суживается и образует «щеки». Об этом красноречиво
говорят следы коррозии [Углубления, проделанные морским прибоем
в горной породе.] с левой стороны долины, у подножия отодвинутых ныне
в глубь
страны береговых обрывов, состоящих из аклировидного гранита.
Совершенно сообразно этой истории, Бьюмонт, родившийся и до 20 лет живший
в Тамбовской губернии, с одним только американцем или англичанином на 20 или 50 или 100 верст кругом, с своим отцом, который целый день был на заводе, сообразно этой истории, Чарльз Бьюмонт
говорил по — русски, как чистый русский, а по — английски — бойко, хорошо, но все-таки не совершенно чисто, как следует человеку, уже только
в зрелые годы прожившему несколько лет
в стране английского языка.
Я давно
говорил, что Тихий океан — Средиземное море будущего. [С большой радостью видел я, что нью-йоркские журналы несколько раз повторили это. (Прим. А. И. Герцена.)]
В этом будущем роль Сибири,
страны между океаном, южной Азией и Россией, чрезвычайно важна. Разумеется, Сибирь должна спуститься к китайской границе. Не
в самом же деле мерзнуть и дрожать
в Березове и Якутске, когда есть Красноярск, Минусинск и проч.
— Что за обидчивость такая! Палками бьют — не обижаемся,
в Сибирь посылают — не обижаемся, а тут Чаадаев, видите, зацепил народную честь — не смей
говорить; речь — дерзость, лакей никогда не должен
говорить! Отчего же
в странах, больше образованных, где, кажется, чувствительность тоже должна быть развитее, чем
в Костроме да Калуге, — не обижаются словами?
У меня есть почитатели
в Чили, Мексике, Бразилии, Австралии, не
говоря уже о
странах Европы.
Яша(Любови Андреевне). Любовь Андреевна! Позвольте обратиться к вам с просьбой, будьте так добры! Если опять поедете
в Париж, то возьмите меня с собой, сделайте милость. Здесь мне оставаться положительно невозможно. (Оглядываясь, вполголоса.) Что ж там
говорить, вы сами видите,
страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на кухне кормят безобразно, а тут еще Фирс этот ходит, бормочет разные неподходящие слова. Возьмите меня с собой, будьте так добры!
Там Рисположенский рассказывает, как
в стране необитаемой жил маститый старец с двенадцатью дочерьми мал мала меньше и как он пошел на распутие, — не будет ли чего от доброхотных дателей; тут наряженный медведь с козой
в гостиной пляшет, там Еремка колдует, и колокольный звон служит к нравственному исправлению, там
говорят, что грех чай пить, и проч., и проч.
Надобно писать
в разные
страны, но не могу собраться — убийственные повторения, которых почти невозможно избежать,
говоря многим лицам об одном и том же предмете.
Тогда князь сзывал к кому-нибудь из товарищей (у него никогда не было своей квартиры) всех близких друзей и земляков и устраивал такое пышное празднество, — по-кавказски «той», — на котором истреблялись дотла дары плодородной Грузии, на котором пели грузинские песни и, конечно,
в первую голову «Мравол-джамием» и «Нам каждый гость ниспослан богом, какой бы ни был он
страны», плясали без устали лезгинку, размахивая дико
в воздухе столовыми ножами, и
говорил свои импровизации тулумбаш (или, кажется, он называется тамада?); по большей части
говорил сам Нижерадзе.
И о чем бы он ни
говорил, он всегда сводил монолог на самую прекрасную, самую плодородную, самую передовую, самую рыцарскую и
в то же время самую обиженную
страну — Грузию.
Правда, она
в сотни раз лучше, чем Лихонин, умела на улице,
в саду и
в комнате ориентироваться по
странам света, —
в ней сказывался древний мужицкий инстинкт,но она упорно отвергала сферичность земли и не признавала горизонта, а когда ей
говорили, что земной шар движется
в пространстве, она только фыркала.
— А ведь, брат, ежели есть
в стране это явление, так спокойней и отрадней становится жить! Одна только, господи, помилуй, — продолжал Живин как бы со смехом, — супруга моя не оценила во мне ничего; а еще
говорила, что она честность
в мужчине предпочитает всему.
Вдруг она, не
говоря ни слова, пишет обоим братьям, что наши семейные отношения стали таковы, что ей тяжело жить не только что
в одном доме со мной, но даже
в одной
стране, а потому она хочет взять свой капитал и уехать с ним за границу.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается
в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или,
говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных
стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
— Так и должно быть! —
говорил хохол. — Потому что растет новое сердце, ненько моя милая, — новое сердце
в жизни растет. Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй, вы! Люди всех
стран, соединяйтесь
в одну семью!» И по зову его все сердца здоровыми своими кусками слагаются
в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол…
Им казалось тогда, что душа декламатора витает где-то
в неведомой
стране, где
говорят не по-христиански, а по отчаянной жестикуляции оратора они заключали, что она там испытывает какие-то горестные приключения.
Сначала шло хорошо, но что дальше, то хуже. «Il devenait de plus en plus agressif», [Он становился всё более и более агрессивным,] как сказала потом императрица. Он громил всех.
Говорил о казни. И приписывал необходимость казни дурному правлению. Разве
в христианской
стране можно убивать людей?
Процветают у него искусства и науки; конечно, и те и другие составляют достояние только немногих избранных, но он, погруженный
в невежество, не знает, как налюбоваться, как нагордиться тем, что эти избранные — граждане его
страны:"Это, —
говорит он, — мои искусства, мои науки!"
— Чего мне худого ждать! Я уж так худ, так худ, что теперь со мной что хочешь делай, я и не почувствую.
В самую, значит, центру попал. Однажды мне городничий
говорит:"
В Сибирь,
говорит, тебя, подлеца, надо!"А что,
говорю, и ссылайте, коли ваша власть; мне же лучше: новые
страны увижу. Пропонтирую пешком отселе до Иркутска — и чего-чего не увижу. Сколько раз
в бегах набегаюсь! Изловят — вздуют:"влепить ему!" — все равно как здесь.
Разумеется, Сережа ничего этого не знает, да и знать ему, признаться, не нужно. Да и вообще ничего ему не нужно, ровно ничего. Никакой интерес его не тревожит, потому что он даже не понимает значения слова «интерес»; никакой истины он не ищет, потому что с самого дня выхода из школы не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при нем это слово. Разве у Бореля и у Донона
говорят об истине? Разве
в"Кипрской красавице"или
в"Дочери фараона"идет речь об убеждениях, о честности, о любви к родной
стране?
Я выжил тридцать лет
в России; следовательно, если вы захотите
говорить об язвах, удручающих вашу
страну, — я могу перечислить их вам по пальцам; если же, напротив, вы пожелаете вести речь исключительно о доблестях — я и тут к вашим услугам.
Говорю:"надо"совсем не
в смысле ублаготворения мужицкой прихотливости, а просто потому, что без этого знания, без этого стремления к лучшему не может преуспевать
страна.
Я сердцем с вами и ваш, с одной всегда, en tout pays [
в любой
стране (фр.).] и хотя бы даже dans le pays de Makar et de ses veaux, [
в стране Макара и его телят (фр.).] о котором, помните, так часто мы, трепеща,
говорили в Петербурге пред отъездом.
— Рамка эта, заключающая
в себе все фигуры, — продолжала gnadige Frau, — означает, что хитрость и злоба людей заставляют пока масонов быть замкнутыми и таинственными, тем не менее эти буквы на рамке: N, S, W и О, — выражают четыре
страны света и
говорят масонам, что, несмотря на воздвигаемые им преграды, они уже вышли чрез нарисованные у каждой буквы врата и распространились по всем
странам мира.
— Мне Егор Егорыч
говорил, — а ты знаешь, как он любил прежде Ченцова, — что Валерьян — погибший человек: он пьет очень… картежник безумный, и что ужасней всего, — ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него
в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий
в него гарем
в восточных
странах.]
— Нет, это еще не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы — вы, видно, забываете, что я вам
говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего
в мире, и для нас не суть важны ни правительства, ни границы
стран, ни даже религии.
Объяснения к иллюстрациям понятно рассказывали про иные
страны, иных людей,
говорили о разных событиях
в прошлом и настоящем; я многого не могу понять, и это меня мучит.
«Удивляюсь на религиозное воспитание
в нашей
стране, —
говорит Sir Wilfrid Lawson на том же конгрессе.
— Так странно, точно я не русская или попала
в чужую
страну,
говорю непонятным языком и все меня боятся!
— Гм… да… пожалуй, что это и так. Сказывают, и шах персидский тоже такое мнение высказал.
Говорят, что когда его
в Париже спросили, какая
страна ему больше понравилась, то он ответил: Moi… Russie… politique jamais!.. hourra toujours… et puis [Я… Россия… политика никогда!.. ура всегда… а потом… (фр.)] айда! И так это, сказывают, Мак-Магонше понравилось, что она тут же выразилась: и у нас,
говорит, ваше величество, к будущему приезду вашему то же будет!
—
В том-то и дело, что ничего не знает… ха-ха!.. Хочу умереть за братьев и хоть этим искупить свои прегрешения. Да… Серьезно тебе
говорю… У меня это клином засело
в башку. Ты только представь себе картину: порабощенная
страна, с одной стороны, а с другой — наш исторический враг… Сколько там пролито русской крови, сколько положено голов, а идея все-таки не достигнута. Умереть со знаменем
в руках, умереть за святое дело — да разве может быть счастье выше?
Варвара Михайловна (нервно). Интеллигенция — это не мы! Мы что-то другое… Мы — дачники
в нашей
стране… какие-то приезжие люди. Мы суетимся, ищем
в жизни удобных мест… мы ничего не делаем и отвратительно много
говорим.
Он приказал узнать, кто там кричит голосом без радости, и ему сказали, что явилась какая-то женщина, она вся
в пыли и лохмотьях, она кажется безумной,
говорит по-арабски и требует — она требует! — видеть его, повелителя трех
стран света.
— «Прорезать гору насквозь из
страны в страну, —
говорил он, — это против бога, разделившего землю стенами гор, — бы увидите, что мадонна будет не с нами!» Он ошибся, мадонна со всеми, кто любит ее. Позднее отец тоже стал думать почти так же, как вот я
говорю вам, потому что почувствовал себя выше, сильнее горы; но было время, когда он по праздникам, сидя за столом перед бутылкой вина, внушал мне и другим...
— Так не угодно ли, я довезу вас на своих конях? Я
в эти именно
страны и еду, —
говорил Елпидифор Мартыныч, явно уже любезничая с ней.
— Однако это, черт возьми, штука скверная! — всполошился Прокоп, третьего дня этот шут гороховый Левассер
говорит мне:"Votre pays, monsieur, est un fichu pays!"[Ваша
страна, мсье, скверная
страна!] — а я, чтобы не обидеть иностранного гостя: да,
говорю, Карл Иваныч! есть-таки того… попахивает! А ну, как он это
в книжку записал?
Она по-немецки
говорила плохо, как почти все наши барышни, но понимала хорошо, а Рудин был весь погружен
в германскую поэзию,
в германский романтический и философский мир и увлекал ее за собой
в те заповедные
страны.
Мирон всё чаще
говорил: рабочие бунтуют не ради того, чтоб улучшить своё положение, но потому, что им со стороны внушается нелепейшая, безумнейшая мысль: они должны взять
в свою волю банки, фабрики и вообще всё хозяйство
страны.
Говоря об этом, он вытягивался, выпрямлялся, шагал по комнате длинными ногами и вертел шеей, запуская палец за воротник, хотя шея у него была тонкая, а воротник рубашки достаточно широк.
Прекрасных и величественных пейзажей очень много; есть
страны,
в которых они попадаются на каждом шагу, например, чтобы не
говорить о Швейцарии, Альпах, Италии, укажем на Финляндию, Крым, берега Днепра, даже берега Волги.